Каэль ненавидел это дерево. Старый вяз, который притащил в мастерскую его учитель, Элиас, был не материалом, а оскорблением. Его ствол шел неровно, изгибаясь, словно в предсмертной муке. Темные, почти черные сучки смотрели как слепые глаза. По коре бежали глубокие трещины, похожие на шрамы.

Уже неделю Каэль пытался вырезать из него фигуру сокола. По его замыслу, это должен был быть идеальный сокол - с гладкими, прижатыми к телу крыльями, гордой головой, воплощение стремительности и чистоты линий.

Но дерево сопротивлялось.

Долото вязло в непокорных волокнах. Резец соскальзывал. Когда он попытался стесать уродливый сучок на голове будущей птицы, древесина вокруг него пошла мелкими трещинами. Каэль выругался и отшвырнул инструмент.

- Оно бракованное, - бросил он в угол, где сидел Элиас. Старик не работал, он просто держал в руках кусок необработанной сосны, медленно поглаживая его, словно слушая что-то одним ему ведомое.

- Дерево не бывает бракованным, Каэль, - тихо ответил тот, не поднимая глаз. - Бывают лишь глухие резчики.

- Оно не дает мне сделать то, что я хочу! - вскипел ученик.

- А ты когда-нибудь спрашивал, чего хочет оно?

Элиас поднялся, подошел к истерзанному куску вяза и провел по нему ладонью. Его пальцы двигались нежно, не как у мастера, а как у целителя. Он обвел контур того самого уродливого сучка, проследил за изгибом трещины.

- Ты видишь сокола, которого придумал в своей голове, - сказал он. - И пытаешься натянуть его образ на это дерево, как новую кожу на старого солдата. Дерево кричит от боли, а ты злишься, что оно кричит.

- Но что же тогда делать?

- Слушать, - ответил Элиас. - Перестань быть завоевателем. Стань собеседником. Не пытайся ничего исправить. Просто смотри.

Каэль взял в руки резец. Но не начал резать. Несколько долгих минут он просто смотрел на вяз, поворачивая его к свету. Его взгляд не оценивал, не искал недостатки. Он будто бы здоровался.

Он начал замечать, как свет играет в трещинах, как сучок похож не на изъян, а на туго сжатый узел силы. Прикоснувшись к нему, он закрыл глаза и попытался почувствовать, как эта ветка боролась с ветром, как она тянулась к солнцу, изгибаясь, но не ломаясь.

А потом его рука двинулась. Но она пошла не против дикого изгиба ствола, а вместе с ним. Он не стал вырезать гладкие, прижатые крылья. Вместо этого он использовал сумасшедший изгиб, чтобы превратить его в мощный замах крыла, готовящегося к удару.

Он не стесал черный сучок. Он сделал его глазом сокола. И этот глаз, благодаря темным волокнам вокруг, получился не просто точкой, а живым, яростным, полным дикой мудрости оком. Глубокую трещину, от которой вначале хотел избавиться, превратил в границу между перьями, придав крылу невероятную фактуру и глубину.

Он работал молча, и в мастерской стоял совсем другой звук. Скрежет борьбы исчез. Его сменил тихий, певучий шелест, будто дерево само сбрасывало лишнее, доверяясь рукам, которые наконец его услышали.

Когда Каэль закончил, на верстаке стоял не тот идеальный, приглаженный сокол из его фантазий. Это было нечто несравнимо более живое. Это был дух бури, воплощенный в дереве. Его крылья были раскинуты в яростном порыве, голова хищно наклонена, а черный глаз-сучок, казалось, видел Каэля насквозь. Он не был красив. Он был истинен.

В мастерскую тихо вошел Элиас. Он долго смотрел на работу, потом на ученика. Старик улыбнулся так, как улыбаются, глядя на давно знакомое чудо.

- Это не тот сокол, которого придумал ты. Это тот, который всегда жил в этом дереве. Ты хотел сделать его стерильным. А он хотел жить. Ты пытался заставить его замолчать. А теперь он говорит, - сказал Элиас.

Каэль смотрел на сокола, и впервые видел не ошибки материала, а его историю. Он понял, что мастерство - это не умение заставить мир подчиниться твоему замыслу. Это искусство стать настолько тихим, чтобы услышать ту музыку, которая уже в нем звучит.