Виктор не жил. Он дезинфицировал реальность. Его квартира была операционной, а он в ней — главный хирург, вырезающий любую опухоль хаоса. Его балкон, выложенный идеальной белой плиткой, был его личным филиалом стерильности на седьмом этаже.

А глубоко в подвале его черепной коробки, в темном, вонючем углу, сидела на цепи вопящая обезьяна. Эта обезьяна хотела не гармонии. Она хотела выть на луну и швыряться дерьмом. Виктор каждый день подсыпал ей в миску снотворное из «правильности» и «рациональности», а сам наверху полировал свой фасад.

Катастрофа прилетела на крыльях. В виде одного-единственного голубя. Пернатого анархиста, который избрал его идеальный балкон своим туалетом. Каждое утро Виктор находил одну-единственную кляксу. Нагло, точно в центре плитки.

Для любого другого человека это была бы досада. Для Виктора — это был плевок в душу. Личная вендетта, объявленная ему вселенной.

Внутри Виктора что-то хрустнуло. Обезьяна в подвале проснулась и затрясла решетку. Она хотела пневматическую винтовку. Она хотела видеть перья, летящие во все стороны. Она хотела войны.

Но Идея о Викторе была сильнее. Она выбрала цивилизованный путь. Он купил блестящие ленты. Установил пластикового сокола. Натянул леску. Он превратил свой балкон в неприступную крепость.

На следующее утро клякса была на голове у сокола.

Это был конец. Это была капитуляция. Его царство, где все должны были выполнять заданные им условия, было захвачено крылатым вандалом. Он стоял перед окном, глядя на свой позор, и впервые в жизни почувствовал абсолютную, кристальную беспомощность.

Он развернулся, молча оделся и пошел в булочную. Купил самый дешевый, самый простой батон. Вернулся домой, вышел на балкон, отломил кусок и положил его точно в центр самой чистой плитки.

В этом действии не было логики. Но впервые за долгие годы в нем и не было борьбы.

Это был не белый флаг. Это был абсурдный мирный договор, заключенный с единственной враждебной ему сверхдержавой — с самой реальностью.

Обезьяна внутри затихла. Она не победила. Просто впервые за долгие годы ее выпустили из клетки не для того, чтобы драться, а чтобы просто посидеть на солнце и посмотреть, как ее тюремщик, этот великий архитектор порядка, совершает свой первый, неуклюжий акт священного безумия.